Волобуев, вот ваш меч!

На второй день они сгорели так, что лица и руки пошли волдырями. Заодно поняли окончательно, что ни охота, ни рыбалка их, городских жителей, офисный планктон, не прокормят. Зверье было пуганое, при приближении человека шарахалось, на расстояние броска камнем не подпускало – да оба невольных робинзона и в дерево-то попадали через раз.
На третий день, следя за грызуном, похожим на гигантского тушканчика, научились копать клубни, которые можно было есть. Клубни походили на тепличный дайкон, только были при этом упругими, как резина. Пока прожуешь, всю челюсть от перенапряжения сведет.
К вечеру выяснилось, что эти клубни – еще и прекрасное слабительное. А может, их несло от здешней воды.
На пятый день они еле спаслись от хищника, похожего на леопарда – но бурого, как медведь. По правде говоря, они взяли его на понт: громко орали и размахивали палками. Порычав на них для порядку, хищник нырнул в кусты. Робинзоны не стали ждать, пока он вернется с подкреплением, и решили сменить ареал обитания. Тем более что надежды на повторное открытие дурацкого портала, через который они свалились сюда, уже не осталось.
На восьмой день они поняли, что совершили ошибку. Клубни, набранный впрок, не хранились долго – высыхали, скукоживались и делались несъедобны. К тому моменту, как робинзоны поняли это, они успели забрести довольно далеко в степь, где клубни не росли.
На девятый день они убили ушастую змею, которая приползла греться в золе костра. Съели сырой, разводить костер не было сил.
На десятый день они вышли к людям.
Точней, не вышли – выйти не дал Ким, пессимист и зануда.
- Полежим тут, - сказал он, затащив Илью на скалу над кочевьем. – Понаблюдаем.
В кочевье варили мясную похлебку. Когда ветер доносил запах до скалы, у Ильи кружилась голова. Если бы он не лежал – немедленно упал бы.
- Это вроде бы аналог арабов, - сказал он, понаблюдав за кочевниками какое-то время.
- Н-да? – скривился Ким. – А я уж было подумал – эскимосов.
- Слушай, чего ты постоянно меня стебешь? – Илья приподнялся на локте.
- Потому что ты постоянно говоришь глупости. Увидел мужиков в подпоясанных халатах и платках – о, аналог арабов. Лишь бы что-то сказать.
- А ты что умного можешь сказать, Холмс? – Илья решил отвечать подковыркой на подковырку.
- Могу сказать, что между нашим и этим миром есть постоянное сообщение.
- Что? – Илья чуть не вскочил, Ким надавил ему на плечо, чтоб заставить лежать.
- Смотри, этот аналог арабов ездит на аналоге лошадей и разводит аналог овец, - Ким пальцем показал на женщин, дубящих шкуры. – А вон там маячит явный аналог верблюда. А мы знаем, что дикие виды здесь не похожи на наши. Пантеромедведы эти, змеи ушастые, тушканы с собаку… А лошади, овцы и верблюды - не отличить от наших. Вывод: между мирами давно уже существовал обмен. Мы можем позволить себе слабую надежду на возвращение домой.
У Ильи забилось сердце. Это была и правда слабая надежда, но все-таки…
- Так что, идем к ним?
- У тебя солнечный удар? Или ты фэнтези обчитался и думаешь, что тебя немедленно примут за воплощение бога Тыгыдыма, предсказанное в пророчествах святого Барбалыка? Посмотри туда, дитя асфальта. Вон те мужики без халатов, что доят коз – явный аналог рабов. И вон та тетка в дерюжной рубахе – тоже. А у вон того бородатого аналога араба в руках – явный аналог нагайки. А может, кнута, я в этих аналогах не силен.
- А в чем ты вообще силен? – не выдержал Илья. Вообще-то Ким был прав, но это-то и вызывал наибольшую досаду: очкастый жирдяй почему-то все время оказывался прав.
Ким поправил на переносице очки, благодаря которым у них всегда был костер, и серьезно ответил:
- В компаративной лингвистике.
Илья сплюнул бы, если бы было чем. Пить хотелось страшно, а бутылка из-под кока-колы, где они хранили воду, была уже на девять десятых пуста.
- Схожу за водой, что ли… пробормотал он.
- Забудь. До темноты, пока скот не загонят, будем языки жевать. Со стадами собаки. Учуют нас – хрен знает как дело обернется. Мне почему-то кажется, что о декларации прав человека тут не слыхали.
- Спасибо, кэп, - Илья ткнулся головой в пыль и закрыл глаза.
Некотоое время они наблюдали за жизнью стойбища. Потом Ким отчего-то заинтересовался одним из рабов, засобиравшимся в кустики. Кустики были настолько близко, что оба робинзона совершенно явно слышали, как струйка бьет в пыль.
- Что уставился? – не выдержал Илья, заметив, с каким интересом нечаянный спутник разглядывает неопрятного рябого мужика, который разобрался с малой потребностью и сейчас спускал штаны, чтобы справить большую.
Ким выразительно хлопнул себя пальцем по губам – заткнись, мол – и продолжал наблюдение. Наконец, когда раб ушел, соизволил объяснить:
- У него яйца на месте. И все остальное тоже. А также целы пальцы и оба глаза.
- Ну и что? – не понял Илья.
- У некоторых не шибко развитых народов принято калечить рабов, - пояснил Ким. – Пальцы отрубать, кастрировать, глаза выкалывать. Я очень рад, что наш аналог арабов не имеет такого обычая. Конечно, остается еще вариант, что этот парень не раб, и ошейник у него – какой-то другой культурный знак... или что он исключение из правил. Что хрошо для него и плохо для нас. Так что имеет смысл продолжать наблюдение.
- Ну, я-то им в любом случае попадаться не собираюсь, - сквозь зубы сказал Илья.
Ким посмотрел на него… странно.
- Мужик, - сказал он. – Это, конечно, сугубо твое личное дело. Но я посмею все же обратить твое внимание на тот факт, что ты оказался в совершенно чужом мире, не будучи обременен навыками Федора Конюхова. Мы с тобой элементарно не знаем, что тут можно жрать, что запасать впрок, кого бояться и как от него спасаться. А эти ребята, - Ким показал пальцем вниз, - знают. И нам неоткуда почерпнуть эти знания кроме как от них. А поскольку среди них не наблюдается никого похожего на Яна Амоса Каменского, стремящегося поделиться знанием безвозмездно, нам придется это знание зарабатывать. Скорее всего, тяжелым физическим трудом. Рабским.
- Ты… собираешься добровольно сдаться в рабство? – изумился Илья. Нет, он, конечно, догадывался, что Ким слабак, как большинство интеллигентов, но что он так быстро утратит человеческое достоинство…
- Если до вечера не увижу ничего такого, что меня разубедит, - кивнул толстяк.
- Это чего, например?
- Пыток, истязаний и ж-жыстоких магических экспериментов, - Ким подумал и добавил: - использование рабов в сексуальных целях меня тоже не обрадует. Но если альтернативой будет только голодная смерть в степи, я, пожалуй, это переживу.
- А кастрацию, значит, не переживешь?
- Едва ли. Физически. То есть, мой МПХ мне, конечно, дорог как воспоминание о днях бурной молодости, но не это главное. Кастрация методами первобытной хирургии в антисанитарных условиях – это с вероятностью восемьдесят процентов мучительная и медленная смерть. Голод, конечно, тоже не тетка, но в крайнем случае можно охотиться на змей.
Илья сглотнул. Две бабы в дерюжных платьях поддели на палку котел и понесли его в шатер. Вокруг другого котла собрались те, кого Ким обозначил как рабов – одетые в заношенное тряпье всех оттенков серого и коричневого тощие мужики и бабы. Ели они прямо из котла, обжигаясь, быстро и жадно. Для еды использовали деревянные лопаточки, черпали ими красноватую кашицу. Когда доели, женщины опять принялись за работу, а мужчины еще какое-то время выбирали и высасывали кости. Среди рабов четко обозначился главный – лысый дядька, одетый немного получше прочих: тряпье на нем еще не до конца вылиняло и засмальцевалось, еще просматривалось, что халат некогда был синим, головная повязка – зеленой в красную полосу. Да у остальных-то и халата с повязкой не имелось: только рубахи, штаны да иногда – что-то вроде безрукавок. Когда кто-то лез за кость не в свою очередь, старший щелкал его лопаточкой по бритой голове или по рукам. Сам он выедал бараний череп. По подбородку текло.
- Смотри, смотри, - проворчал Илья. – Вот так ты будешь жить.
- Ключевое слово – «жить», - ответил Ким. - И кстати, забудь про арабов. У этих ребят корнеизолирующий язык.