Я читала рано, много, запойно. Предпочтение отдавалось приключенческой литературе и книжкам типа "Что такое? Кто такой?" - эх, где бы теперь взять такие книжки - при всей многокрасночности большинства современных энциклопедий их в руки нельзя давать детям. Одну такую подарили Сеньке на день рождения - там Кухулина называли Кучулайном. Кроме того, в руки мне попал пятитомник Кассиля, доставшийся по наследству от отца. Естественно, были свои попытки играть в Швамбранию, но самое большое впечатление произвели "Вратарь республики" и "Улица младшего сына". "Вратарь" - потому что футбол я тогда любила (как его не любить, когда его любит и играет в него папа?). А "Улица младшего сына" задала первый идеал того, каким должен быть настоящий советский человек в возрасте от 6 до 12.

Замечу, что Кассиль написал отнюдь не житие маленького святого - слащавые книги я и тогда безошибочно отличала от других и не любила. Володя Дубинин у Кассиля - живой мальчик со мноими недостатками, присущими мальчикам. Очень привлекательный мальчик притом. Можно было бы сказать "крапивинский", но Крапивин тогда еще пеленки мочил, когда эта книга писалась. В общем, Володя мне запал в голову - он был еще одним образцом "делать жизнь с кого", причем это было уже осознанно - папа действовал непосредственно на подсознание, минуя рефлексию. Я пыталась, братие. Я честно пыталась. Я даже записалась в кружок авиамоделирования (еще одно из моих бесконечных начинаний, потерпевших крах).

Естественно, за интересом к Володе возник интерес и к другим пионерам-героям, и вообще к роли детей в Великой Отечественной. Была еще такая книжка - "Дети-герои", я не помню, хорошо она была написана или плохо, но когда я берусь перечитывать "Портреты святых" Антонио Сикари, то не могу отделаться от воспоминания о ней. Был период в жизни, когда я читала о героических ребятишках все подряд. Конечно же, и мимо Гайдара не прошла, и, кстати, тот же "Кондуит" распробовала только взрослой - в ней не было героическго модуса, который сильно отзывался в моей душе каким-то очень сладостным эхом. Конечно, потом интерес распространился на "героизм вообще". Меня пёрло именно так, как это описывает Высоцкий в "Балладе о борьбе", и чувство благоговения, которое я тогда тоже не могла тогда распознать, сформировалось именно в этом поле. У меня до сих пор тянет под ложечкой, когда я слышу "Орленок, орленок". Короче, сакральное для меня увязано в первую очередь с героическим. Я даже анекдоты про Чапаева перестала рассказывать, когда прочитала проникновенную поэму "Гибель Чапаева", посмотрела фильм - и ощутила всю глубину (но одновременно и привлекательность, хе-хе) святотатства.

Но сами понимаете, героический модус в условиях мирного времени реализовать было трудно. В наше время пионер должен не в разведку ходить, а прилежно учиться, помогать старушкам, собирать металлолом и макулатуру. Врубаетесь, какой облом мне вышел, когда в 3-м классе в пионеры приняли ВСЕХ, включая пробитых двоечников и хулиганье? Врубаетесь, какая это была оплеуха мне, которая _старалась_? Для которой красный галутук бвл без балды частичкой красного знамени?

Тут я хочу предупредить всех. Если кто сейчас скажет, что ему все ясно - что в католичестве сублимируется мое неудавшееся пионерство, что я жертва советской сверхценнической пропаганды - забаню к черту, потому что идиоты мне в ЖЖ не нужны.

Подчеркиваю: круг своего чтения я формировала _сама_. Ни родители, ни бабушки мне ничего не навязывали. Пионеры-герои были не единственными героями моего детства, повторюсь: читала я запоем и все подряд. Шерлока Холмса "освоила" где-то в первых классах школы и тоже, кстати, пыталась подражать. И "Баллада о доблестном рыцаре Айвенго" пёрла ничуть не хуже "Неуловимых мстителей". Жанна вошла в мою жизнь примерно тогда же - была такая замечательная книга О. Гурьян, "Свидетели". Была и тяга к тому, что сейчас называют фэнтези - я поглощала в колоссальных количествах легенды, мифы и сказки, и не пропускала ни одного фильма на хоть сколько-нибудь сказочный сюжет. Короче, я не была оболваненным пропагандой дитём (да и от пропаганды мои родители по возможности ограждали себя, и меня заодно), я _выбирала_ и _выбирала по зову сердца_. Мне дали такую возможность, и я ее реализовала как хотела. Если мне и полюбился миф об Отечественной Войне в том виде, в каком он существует как миф (Красный Витязь против Идолища Поганого) - то я добровольно выбрала его из других мифов. Какая-то скважина уже существовала в моем сердце и ждала ключа - и я попыталась сначала открыть свое сердце тем ключом. У большинства моих ровесников соответствующая скважина попросту отсутствовала, я это заметила, и это тоже было большим моим потрясением: вроде человек на меня и похож, и руки такие же, и ноги, и голова, и мысли в голове сходные - а вот не нравится ему ни читать, ни смотреть, ни слушать про ту войну и тех детей; глаза б не смотрели. Что за фигня? Это первое. А второе состоит в том, что в брежневские времена провал между коммунистическим идеалом и реальностью был настолько очевиден, что ни пионерские, ни комсомольские, ни партийные функционеры всерьез ни от кого соответствия идеалу и не требовали. Я уже упоминала, как была шокирована тем, как в нашем классе принимали в пионеры. Люди, я прорыдала весь день - и, думаю, шокировала папу и маму не меньше. Похоже, они не могли поверить, что я это всерьез. Короче говоря, из-за своего отношения к пионерству я вошла в конфронтацию с классом, пионерской организацией и преподавательским составом. Представьте себя на месте пожилой заслуженной учительницы, которой 10-летняя пигалица при всех задает вопрос, достоин ли такой-то и такой-то быть пионером, если он по выходе из школы свой галстук комкает и в карман сует, а то и еще хуже - скатывает узлом и играет им в "собачку" с друзьями. Вы что, он ведь с нашим знаменем цвета одного. За него же умирали. А бедная тетка не может честно объяснить, что понимаешь, детка - если хоть одного из вас исключат из пионеров, то это будет "пятно на чести отряда" и как прикажешь это пятно смывать? Ведь не тебя, сопливая, а меня взгреют за педагогический недосмотр. Короче, чейчас я не могу удержаться от дурного ржания, понимая весь юмор ситуации. А тогда... Ну, словом, объясняю для самых непонятливых: никто меня не давил коммунистической идеологией. Напротив, школа в лице одноклассников и учителей (особенно одноклассников - вы представляете, как они меня любили? Хе-хе) всячески намекала мне на то, что к этому идеалу надо относиться попроще.

Короче, в 11 лет я твердо поняла, что у меня уродский класс, уродская школа, а вокруг - уродский мир. Одна надежда - что война в Афганистане продлится как можно дольше, чтобы я могла вырасти и уехать туда, как тот замечательный парень (имени сейчас, убейте, не вспомню), имя которого носит наш отряд и отец которого каждый год приходил к нам 22 апреля. Ну сами посудите - как можно общаться с людьми, которые заводят альбомы-"вопросники", где интересуются всякими глупостями типа "какой твой любимый цвет глаз?" и слушают "Модерн Токинг"? Вот у меня в вопроснике было - "кто твой любимый герой", а слушала я... нет, "Орленка-орленка" в исполнении детского хора дома не держали, слушала я аудиокниги и бардов.

Собственное несоответствие идеалу раздражало. Лицемерие окружающих раздражало еще больше - ну, не принимаешь ты идеал, так скажи об этом перед всем классом. Тяготишься галстуком - сними его раз и навсегда. Вот я, например, верю в то, во что верю, и презираю тебя даже не за твое неверие, а за трусость твою, за то, что ты дорожишь отметочками, чистеньким табелем, репутацией. И мои люимые книги (к списку добавился Крапивин) свидетельствуют мне, что хулиганистый и неуравновешенный парень (девочка) может быть хорошим человеком, "нашим" человеком, потому что верит в правильные вещи, а чистенький, прилизанный лицемер - никогда.

Заметьте - мой идеал удовлетворял мою потребность в идеале - и он же удовлетворял мою потребность во фронде, в противостоянии. Конечно, мне было больно от того, что меня не понимают и не принимают - но я научилась находить в этой боли наслаждение. Зато когда в нашей школе окажется парень (или девочка) вроде Сережи Каховского - мы, конечно же, поймем друг друга и будем дружить той дружбой, которая достойна слова "дружба". Не вот это хихикающее, сюсюкающее и шушукающее приятельство-предательство (девичьи союзы в нашем классе то заключались, то распадались, вчерашние подруги становились врагинями, строили козни, а потом снова мирились) – у нас будет НАСТОЯЩЕЕ.

Но такой человек не появлялся – зато появилась Дина С., девочка, которая словно взялась соответствовать стереотипу «жидовской морды» в худшем его варианте. Я была просто обречена на эту дружбу с того момента, как класс начал ее травить. Будь она хоть в сто раз противнее – геройский модус требовал реализации: вот Слабый. Вот Свора. Защищай Слабого.

Одновременно наступила перестройка и грянул ПИЗДЕЦ. Я была умненькая девочка. Я читала не только «Пионер», который выписывали мне, но и «Новый мир», который родители выписывали себе. Я открыла для себя (благодаря родителям) Шевчука и русский рок вообще. «Перемен требуют наши сердца». Я сняла с себя галстук. Я сказала, что состоять в организации имени такой сволочи не буду. Я потребовала меня исключить.

Бедные, бедные мои учителя, бедная старшая пионерва(жатая). Их-то, несмотря на перстройку, продолжали иметь. Пятно на чести отряда по-прежнему оставалось источником неприятностей для классного руководителя. Словом, вернули мне мое заявления и сказали не сходить с ума. Ладно, сказала я. Не хотите исключить меня по-хорошему – будет по-плохому.

И я стала Плохой. То есть, конечно же, я не начала бить малышей и курить на задворках школы – это было ниже моих «понятий». Но вот сочинение по «Молодой гвардии» я написала в стиле «если бы немцы победили, мы бы пили баварское» (привет всем помидорокидателям). Учителя были в шоке – но на них не подействовало и это. В смысле, не заставило изгнать меня из пионерии – а песочить-то песочили, и небезуспешно: я сама понимала, что совершила святотатство. Собственно, в этом-то акт и состоял – а смогу ли плюнуть на икону? Смогла. Гадкое было чувство, и усугубилось оно вдвойне, когда литераторша наша (замечательная Светлана Федоровна, дай ей Бог здоровья) принесла в класс отчет комиссии, вынимавшей тела молодогвардейцев из той шахты, и зачитала вслух. Мне хотелось покончить с собой от стыда. Она знала куда бить: в жалость и в преклонение перед самоотверженностью. Она шарахнула из главного калибра прямой наводкой: больше я таких фокусов не делала.

Наступили 90-е, и все эти пионерско-комсомольские дела сошли на тормозах, я перешла в другую школу, влюбилась в мальчика, тоже любившего русский рок, в круг чтения вошла (и надолго определила его) фантастика, но скважина в сердце давала о себе знать. Она никуда не делась. Я очень надеялась, что она денется. Я сумела уговорить себя, что я жертва советской пропаганды (я ж твержу – не пытайтесь убедить меня в этом, я сама пыталась, долго и бесплодно), но это была сделка с совестью: щель не заросла, и я это чувствовала. Русский рок - это был не ключ, это была музыка людей с такой же скважиной, как у меня – просто Кинчев, Цой и Шевчук искали ключ, а Летов и Янка отчаялись найти. Вот их свидетельство и подтачивало все попытки.

Но. Умение находить кайф в том, чтобы быть Плохой, Одинокой и Неприкаянной за эти годы развилось у меня в превосходных степенях. Пришло время положенного Подросткового Бунта. Правда, как взбунтоваться против папы, который, провожая тебя в лагерь, дает потихоньку от мамы «на всякий случай» комплект презервативов? Правильно, трахнуться БЕЗ презерватива. И трахнулась бы – но вышел прокол, мы так ни на что и не решились, поласкались и все. А потом одни уроды попадались. Правда, один урод все-таки сделал наконец-то дело, и еще на год отбил охоту. Первая серьезная попойка (и широкий жест с резанием рук и братанием). Первая покурка. Боже, боже.

Обдумывая сейчас то время, я прихожу к выводу, что подросткам надо запрещать длинные волосы, рок-н-ролл, пиво и поцелуи. Тогда, отпустив себе патлы, тайком выпив пива, сходив на концерт и потискавшись выше пояса, они будут думать, что офигенно взбунтовались. Разрешать бессмысленно: юная душа все равно требует потрясти основы – так надо специально для этого потрясения заложить безопасные основы где-нибудь в стороне от настоящих.

Да, так о чем это я? О том, что свято место пусто не бывает, и если уж в душе человека есть чувство сакрума – то оно нуждается в том, чтобы его куда-то направить. Иначе экзистенциальный кризис и в петлю может привести. Во мне оно жило до того, как я начала что-то соображать – соображение помогло только найти выход.

Ситуация наличия трех противоречивых идеалов и моего несоответствия им, несомненно, не могла отразиться на моей психике. Во-первых, я начала попадать в психологические зависимости от людей. Неважно, насколько интимные отношения нас связывают – я влетаю в это с завидной регулярностью; можно даже сказать, что от каждой предыдущей зависимости я лечусь новой. Воспитание в условиях постоянной оценочной зависимости сформировало потребность в ком-то, кто или подкармливал бы постоянно самооценку, или любил без оценок, просто так. Когда мы с сестрой подросли и научились обговаривать отношения, то выяснилось, что каждая завидует другой: ее любили просто так, за то, что младшенькая и хорошенькая, не предъявляя особенных требований, а она завидовала моим успехам (что меня сильно удивило – поскольку моя оценочная зависимость ненасытна, я собственных успехов не ценю, мне всего мало). Это порождало ревность и портило наши отношения. Сейчас мне сильно портит малину то, что время от времени какой-то бес толкает проверять: даром ли меня любят или потому что я себе хорошо веду? Вы только поймите меня правильно – нет, я не принимаю решения: «а вот проверю-ка я сейчас вот этого человека...» Просто в высказываниях, которые напрямую не касаются меня (человек не имел меня в виду, а просто высказал свои соображения по поводу) проскальзывает то, что я принимаю на свой счет. Ну, например – «Человеку, который считает так-то, я руки не подам». А я как раз считаю так-то. А он считает себя моим другом или приятелем – но о том не знает, что я по этому признаку попадаю в категорию «руконеподаваемых». Значит, если бы он знал – он бы брезговал мной. Значит, благосклонность в его глазах я заслужила только враньем... то есть, умолчанием... И, конечно же, я появляюсь на том форуме или в ЖЖ и тут же бухаю: а вот я как раз и считаю так-то! И не собираюсь ради твоего расположения менять мнение!
В той же мере это касается моих друзей – в смысле, если кто находит поступок моего друга настолько неблаговидным, что рядом бы не сел с моим другом, я немедленно выступаю: а вот мне это не мешает! Я не такой чистоплюй! Я с ним рядом сажусь!
Я не прошу себе скидок на тяж. детство, а просто сообщаю, что поступаю так и объясняю, почему так поступаю. Увы, меня мотает между зависимостью от оценки и зависимостью от человека – словом, между мамой и папой. Детство держит нас куда крепче, чем мы думаем. Третий, книжный идеал, был, наверное, детским, неосознанным поиском третьего пути, независимости. Я слишком долго пыталась заработать любовь, чтобы честно свидетельствовать о безнадежности таких попыток – во-первых, людей много, и всем угодить невозможно. «Быть хорошей» в глазах мамы означает «быть послушной», в глазах папы – «быть умной и независимой», а ведь есть еще школьные и дворовые друзья, учителя и университетские преподаватели, товарищи по работе... Во-вторых, каким бы высоким требованиям ты ни соответствовал – всегда есть куда их поднять. Окончила школу с «красным дипломом» - а могла бы с медалью, если бы потрудилась. Занимаешься кикбоксингом – а могла бы балетом. Поступила на японский – а могла бы уже закончить два ВУЗа. Ей-богу, проще один раз не соответствовать совершенству, чем каждый раз – новым завышенным ожиданиям людей.
С Богом проще – во-первых, он готов ждать хоть всю жизнь, во-вторых, он не капает на мозги, в-третьих, он один и не нужно разрываться между противоречивыми требованиями, в-четвертых, можно наконец-то расслабиться на тему «заслуживаю ли я этой любви или нет». Конечно, нет. И это здорово.

ЗЫ: самые умные могут спросить – а этот текст – он...? И я отвечу: да, братие, да. Именно.